На этот раз Горький не очень стеснялся Толстого после того, как однажды слышал – Толстой в присутствии Чехова, сказал про себя:
«— Я был неутомимый…
Он произнес это сокрушенно, употребив в конце фразы соленое мужицкое слово. (…) он произнес это слово так просто, как будто не знает достойного, чтобы заменить его».
Горький вспомнил об одном случае, который не желал покидать его память, несмотря на отсутствие в нем чего-то выдающегося, возвышенного или трагического, скорее наоборот. Возможно, он рассчитывал на то, что мудрость Толстого и жизненный опыт помогут ему сформулировать свое отношение к воспоминаниям подобного рода и не растрачивать себя понапрасну на недостойное, малозначимое, нелепое.
Дело было в Казани. Горький устроился работать садовником и дворником по совместительству в дом вдовы генерала Корнэ. По описанию Горького, это была француженка, «молодая женщина, толстая, на крошечных ножках девочки-подростка; у нее были удивительно красивые глаза, беспокойные, всегда жадно открытые».
Статус генеральской вдовы Горького не обманул – в недавнем прошлом «генеральши Корнэ» вероятнее всего были прилавки, где она торговала или кухня, где она занималась стряпней или мыла посуду. Но больше всего своими манерами молодая вдова напоминала «девочку для радости».
«С утра она напивалась и выходила на двор или в сад в одной рубашке, в оранжевом халате поверх ее, в красных татарских туфлях из сафьяна, а на голове грива густых волос. Небрежно причесанные, они падали ей на румяные щеки и плечи. Молодая ведьма. Она ходила по саду, напевая французские песенки, смотрела, как я работаю…». Периодически Корнэ отлучалась на кухню, откуда возвращалась со стаканом вина со льдом и снова начинала ходить вокруг садовника кругами, бросая в его сторону недвусмысленные взгляды.
Несмотря на привлекательную внешность, аппетитность форм и, судя по намекам, доступность для более близкого знакомства с хозяйкой дома Горьком сближаться с ней не спешил, держал дистанцию. Ему мешало то, как она относилась к своим жильцам, которым сдавала нижний этаж своего большого дома.
Там квартировались три сестры. Девушки не могли похвастаться положением в обществе, несмотря на происхождение – их отец был генеральского звания, но куда-то пропал и долгое время не появлялся. За время его отсутствия умерла его жена. Сестры остались одни.
Вдова Корнэ испытывала к несчастным постоялицам острую неприязнь. Они не так сильно отличались по возрасту, но по мнению Корнэ, жили не по средствам. Выгнать их и взять других квартирантов, повыгоднее, не могла – не было оснований, девушки платили. Корнэ взялась их третировать, чтобы девицы от квартиры отказались сами.
На ее нападки и колкости, девушки реагировали кротко – выслушивали ругань хозяйки, опустив головы и краснея, как маки потому, что Корнэ «по-русски… говорила плохо, но ругалась отлично, как хороший ломовой извозчик».
Горький сочувствовал девушкам, но в их отношения с хозяйкой не вмешивался. До поры до времени, пока однажды его терпение не лопнуло.
В тот день двое из сестер гуляли в саду. Горький приветливо с ними поздоровался, девушки ему улыбнулись в ответ. Все это увидела генеральша, ушла на кухню и вскоре вернулась оттуда в заметно «подогретом» состоянии. И понеслось… Не стесняясь в выражениях, она начала их обзывать «серьезными русскими словами, от которых даже лошади вздрагивают». Девушки, вжав головы в плечи, пошли к калитке на выход. Но генеральша уже основательно раскочегарилась и такого быстрого окончания скандала, который сама же устроила, не хотела – встала и загородила собой выход – ни обойти, ни протиснуться, «встала в калитке, заткнув ее собой, как пробкой».
Горький вынужден был вмешаться.
— Вы бы перестали такие слова говорить и отошли бы в сторону. Дайте пройти – они уйдут. Зачем так шуметь.
Генеральше удалось, наконец, добиться внимания садовника, но тон, каким он с ней говорил, ее разочаровал. Она скривила губы и заорала еще громче:
«— Я снай тибе! Ти — им лязит окно, когда ночь…», — и бросила красноречивый взгляд на сестер.
Такой грубости и беспардонного хамства Горький уже не стерпел: «взял ее за плечи и отвел от калитки, но она вырвалась, повернулась ко мне лицом и, быстро распахнув халат, подняв рубаху, заорала:
— Я луччи эти крис!»
«Крысы» замерли в полуобморочном состоянии от такого зрелища и «обвинений» в свой адрес.
«…я окончательно рассердился, повернул ее затылком к себе и ударил лопатой пониже спины, так что она выскочила в калитку и побежала по двору, сказав трижды, с великим изумлением:
— О! О! О!».
Толстой слушал рассказ с глубоким вниманием. По его нахмуренным бровям было понятно, что он сопереживал и разделял гнев Горького по поводу распутной вдовы. Но когда Горький дошел до эпизода с лопатой, не выдержал.
«… он хохотал до слез, до боли в груди, охал и всё покрикивал тоненько:
— Лопатой! По… Лопатой, а? По самой, по… И — широкая лопата?
Потом, отдохнув, сказал серьезно:
— Вы еще великодушно ударили, другой бы — по голове стукнул за это. Очень великодушно. Вы понимали, что она хотела вас?
— Не помню; не думаю, чтобы понимал…
— Ну, как же! Это ясно. Конечно, так.
— Не тем жил тогда…
— Чем ни живи — всё равно! Вы не очень бабник, как видно. Другой бы сделал на этом карьеру, стал домовладельцем и спился с круга вместе с нею».
История «битвы с вдовой Корнэ» закончилась тем, что Горький сам отказался от места, собрался и пошел вон. Ему вслед из окна неслись горестные причитания и уговоры:
«… генеральша, стоя у окна с красным платком в руке, кричала мне:
— Я не звать полис — нитщего — слюший! Иди еще назади… Не надо боясь…»
Толстой оценил рассказ Горького и после непродолжительной паузы, когда история закончилась, сказал:
«— Смешной вы. Не обижайтесь,— очень смешной! И очень странно, что вы все-таки добрый, имея право быть злым. Да, вы могли бы быть злым. Вы крепкий, это хорошо…
И, еще помолчав, добавил задумчиво:
— Ума вашего я не понимаю — очень запутанный ум, а вот сердце у вас умное… да, сердце умное!»
http://www.auction-imperia.ru/i/booklot/_dsc9927-8.jpg
Источником вдохновения на написания истории послужили воспоминания: http://gorkiy-lit.ru/gorkiy/vospominaniya/lev-tolstoj.htm